- Как Вы посмели без моего ведома выставить эти интимные рисунки?! - разъяренная, молодая женщина, затянутая в глухое черное платье с белым кружевным воротничком, стояла на пороге галереи известного американского фотографа, требуя объяснений. Любуясь фотогеничностью и почти андрогинной красотой разгневанной "гостьи", мужчина спокойно ответил: - Они были так великолепны, что я просто не мог поступить иначе". Наверное, именно в этот момент в жизни молодой, малоизвестной художницы закрутились некие незримые колесики, определившие ее дальнейшую, по-истине удивительную, судьбу. Речь идет о Джорджии Тотто О'Кифф.

В прочем, начало ее жизни нельзя назвать ни особенным, ни выдающимся. Родилась Джорджия О'Кифф в многодетной семье американского фермера ирландского происходжения. Не смторя на то, что по венам ее матери текла кровь древнего венгерского аристократического рода, родительница в свое время сделала выбор между перспективой стать отличным врачом и обязанностью быть заботливой матерью для своих детей, выбрав последнее. Поэтому, все свои силы благочестивая мать отдавала на создание домашнего уюта и на образование детей, мечтая, что хотя бы ее чада получат достойные професси и будут независимыми в дальнейшей, взрослой жизни. Из всех семерых детей О'Кифф, одна Джорджия с раннего детства проявляла особенный интерес к природе (благо, ее было предостаточно в округе отцовской фермы) , и ее краскам. Посещая модные в то время уроки рисования, уже в 12-летнем возрасте Джорджия твердо определилась в своей будущей профессии - она станет художницей. Когда ей исполнилось 15, семья переехала в Уильямсбург и обосновалась там на деньги, полученные с проданной фермы. И, хотя, город открывал гораздо большие возможности для дальнейших перспектив, Джоджия по-настоящему страдала от отсутствия восхитительных пейзажей, на фоне которых прошло ее безмятежное детство. Но нет худа без добра, вскоре она поступила в Чикагский институт искусств, где уже в 18-летнем возрасте стала одной из лучших студенток на отделении живописи. Казалось, сияющие горизонты сами устремились навстречу молоденькой художнице, но тиф на долгое время прервал ее блестящую учебу. Многие месяцы молодой организм боролся со смертью, и молодость победила. Оправившись от тяжелой болезни, О'Кифф уехала в Нью-Йорк, чтобы продолжить изучать живопись в Лиге художников-студентов - самом престижном учебном заведении в области искусств того времени. Но и здесь звезды сложились не в пользу Джорджии: банкротство отца и серьезная болезнь матери вынудили О'Киф, недоучившись, уехать домой. Только спустя 7 лет Джорджия снова смогла вернуться в Нью-Йорк. К тому времени в столичном воздухе витали совершенно новые идеи продвинутых американских интеллектуалов - создание собственного, американского искусства модернизма. Законодателем нового стиля стал Альфред Стиглиц, известный фотограф и владелец галереи 291, в которой выставлялись работы Пикассо, Сезана и Бракка. Под влиянием новых идей в искусстве, и полностью приняв для себя высказывание Василия Кандинского о том, что в красках и формах должна отражаться не природа, а чувства художника, Джорджия решила начать все с нуля, отыскивая СВОЙ путь в искусстве и следуя исключительно своей интуиции. Забросив на время краски и вооружившись исключительно листом бумаги и углем, она, как одержимая, рисовала новые формы и композиции. Получалось нечто необычное, ничуть не похожее на ее прежние работы. Линии источали откровенную сексуальную страсть, в цвете производя неизгладимое впечатление...

Шел 1916 год. О'Киф уже работала учителем в Южной Каролине, и свои новые работы она пересылала своей подруге в Нью-Йорк. Та же, не долго думая, отнесла их в галерею Стиглица, талант которого Джорджия считала непререкаемым. От увиденных рисунков Стиглиц ,грубо говоря, обалдел, и немного поразмыслив, выставил работы молодой художницы вместе с работами еще 2-х художников. После этого "своеволия" Стиглица и произошла знаменательная встреча фотографа и разъяренной О'Киф. Тем-неменее, эта выставка произвела в Нью-Йорке эффект разорвавшейся бомбы. Одни приходили в восторг от ее картин, другие кривились, глядя на слишком уж откровенные линии, но равнодушным не остался никто. А спуся год Стиглиц организовал первую персональную выставку Джорджии Тотто О'Киф с абстрактными пейзажами Техаса, выполненными акварелью и ... окончательно потерял голову.

54-летний Альфред Стиглиц, успешный фотограф и галерист, имеющий дочь и богатую жену, с которой прожил в браке почти 30 лет, любовался, восхищался и фотографиорвал, фотографировал свою единственную музу, Джорджию О'Кифф. Ей было 31: независимая, неукротимая, спонтанная, эмоциональная и духовно чистая, она ворвалась в его жизнь, поразив своим внутренним содержанием, удивительной красотой и исключительным талантом. Но, насколько Стиглиц был смел в искусстве, настолько он был робок и нерешителен в своей частной жизни. Несмотря на пылкую любовь к Джорджии, он никак не мог решиться на развод. Точку в 30-летнм браке поставила жена Стиглица - Эмелина, застав мужа за фотографированием обнаженной Джорджии.

После разрыва с женой Альфред Стиглиц и О'Кифф поселились в маленькой студии. Сомнительное будущее с молодой художницей, картины которой почти не продавались на фоне начавшейся первой Мировой войны, его не пугало. За 4 года совместной жизни Стиглиц сделал 200 поразительных по красоте фотографий своей возлюбленной. Эротичсекие черно-белые фото стали своеобразным гимном любви Стиглица к Джорджии О'Кифф, к каждой, даже самой интимной части ее тела: он фотографировал ее волосы, глаза, грудь, мочки ушей, губы, лодыжки и бесконечное множество раз ее божественные, с дивной пластикой руки. В 1923 году свои фотоработы, посвященные исключительно Джорджии, он представил на фотовыставке (не выставив, в прочем, ни одной из ее самых интимных фотографий).Тем-неменее, тогда еще пуританское общество разразилось бурей возмущений, бесконечно муссируя и тот факт, что Стиглиц до сих пор не был разведен с Эмелиной. Развод состоялся спустя год после скандальной фотовыставки. Не смотря на то, что Стиглиц и О'Кифф уже 6 лет жили вместе, он предложил Джорджии стать его женой.

За годы совместной жизни Джорджия хорошо изучила далеко не ангельский характер Альфреда, и без особого восторга, но согласилась вступить с ним в законный брак. Легкими их отношения назвать вряд ли возможно: Стиглиц, будучи консерватором и имея при этом взрывной темперамент, пытался всячески контролировать и наставлять свою свободолюбивую и самодостаточную жену. Ее же мысли были заняты другим... Как-то один критик, разглядывая ее работы заметил: "Послушайе, Стиглиц! Все, о чем говорят эти рисунки - "Я хочу ребенка!", - и попал в точку. 4 года О'Киф мучилась выбором: остаться со Стиглицем и положить всю свою жизнь на алтарь искусства, или уйти от него, но стать матерью. В 35 лет она сделала выбор в пользу первого. В это же время Стиглиц провел свою новую персональную выставку, которая прошла с огромным успехом и отняла у О'Кифф последнюю надежду родить от Альфреда ребенка (Стиглиц, к слову сказать, и раньше не восторгался своим отцовством, а в свои почти 60 и вовсе думать об этом не хотел). На первый взгляд жизнь Стиглица и О'Киф осталась неизменной: с размахом проходили их выставки и успешно продавались работы Джорджии. Но О'Кифф, будучи холодной к людям по своей природе и стронясь их общества, все больше уходила в свой собственный мир, тот, который она видела, в котором и которым жила, туда, где не было "неэластичных" слов, но где можно мыслить цветами. Для Джорджии все слова были настолько не важны, что она даже не подписывала своих картин, предоставляя возможность другим людям давать каритнам названия. Однажды ее спросили, почему она не подписывает свои картины сама? Ответив вопросом на вопрос, О'Кифф не оставила шансов для дальнейшего диалога любопытствующему: "А почему Вы не подписываете свое лицо?"

Осенью 1925 году супружеская чета поселилась в шикарном отеле The Shelton, сначала на 28-ом,потом на 30-ом этаже. Здесь они прожили 12 бесхлопотных лет, любуясь потрясающим видом на Манхеттен с выстоты птичьего полета, и находя в силуэтах высотных домов строящегося мегаполиса новый источник вдохновения. Но даже самые восхитительные виды города не могли заменить красоты природы, которую жаждала писать Джорджия. Устав от суеты города и присытившись его видами, в поисках душевной гармонии О'Киф начала писать огромные цветы. " Цветок сравнительно маленький. Каждый с цветком, с идеей цветка связывает массу представлений, но никто не видит, какой он на самом деле", - как-то сказала Джорджия. И, открывая для себя самой новое видение цветов, их совершенно иную, утонченную форму, нежную бархатистость, теплый шелк или восковую упругость листье в их максимальном приближении, она стермилась показать все их мистическое великолепие, и научить людей видеть эту неповторимую красоту. Ее выставка "цветочных" картин в 1925 году в Нью-Йорке произвела бешенный ажиотаж. В многократно увеличенных бутонах с их нежными складками лепестков отчетливо угадывались очертания гениталий.

Общественность гудела о "взрыве женской сексуальности", кричащей в макроцветах О'Киф, "приклеивая" к ее личности популярные тогда теории Фрейда. 5 лет О'Кифф писала орхидеи, розы, маки , подсолнухи, петунии глядя на них глазами бабочки. Но настоящим шедевром стали ее 6 небольших картин с каллами,проданные за огромные по тем временам деньги - 25 000 $. После появления этих 6-ти потрясающих картин ее стали называть Леди каллов.

Покупать О'Кифф стало модным: сама Элизабет Арден, королева косметики, украшала свои аппартаменты и салоны ее петуниями. На тему ее картин стали сочинять анекдоты: одна владелица ее картин, дабы не смущать своих детей, перенесла полотно с огромным цветком из гостиной в спальню, на что ее подружка, забежав на чашку кофе, заметила: "Как я рада, что ты наконец-то убрала эту большую вагину!" Джорджия комментировала подобные интерпретации совершенно спокойно: "Вы говорите о моих цветах как раз так, как я бы думала и говорила, что об этих цветах вы думаете и что в них видите - но я так не делаю", и поясняла, что стремится отразить и изобразить лишь сущность цветка. Но о чем бы не говорила сама О'Кифф, и что бы не кричало с ее картин, с легкой "руки" американских феминисток она уже вошла в историю, как создатель "женской иконографии". Бешенная популярность и всемирная слава были теперь неразделимы с именем Джорджии О'Кифф: ее полотна покупали самые известные музеи мира и самые богатые ценители живописи. Но счастливой от этого она не была. Ее муж, гениальный мастер фотографи и восторженный поклонник женской красоты, не смог смириться со звездной славой своей жены. Его фотокамера все чаще стала разворачиваться в сторону молоденькой 27-летней красотки Дороти Нормен, которая вскоре стала его главной моделью, ученицей, помощницей и любовницей. Самолюбие Джорджии было уязвлено, но не смотря на ревность к мужу и охлаждение в отношениях, развода не случилось. В 1929 году по приглашению близкой подруги Джорджии, она с Альфредом уехала на несколько месяцев в Нью-Мексико. Таос - божественный Эдем романтиков, художников и богемы - подействовал на Джорджию как волшебная живая вода. Истосковавшись по зелени и чистому воздуху, по пейзажам бескрайних долин, Джорджия наслаждалась потрясающими видами, интенсивностью света и фантастических красок, бесконечно меняющимися оттенками неба, скал и красновато-розоватых холмов. Несколько лет подряд она проводила здесь лето, собирая свою страшноватую коллекцию (неожиданное увлечение Джорджии) из камней, пустых раковин, сухих веток и выбеленных солнцем и ветром костей и черепов животных. В этих "никчемных вещах", что "перекочевывали" на ее полотна, она видела неповторимую, магическую красоту, которая источала тончайшую ауру сюрреализма в ее новых картинах. 1932 год ознаменовался грандиозной персональной ретроспективной выставкой фоторабот Стиглица, которая стала последней каплей терпения О'Кифф. Выставив фотграфии ню своей жены и любовницы в одной галереи шокированная публика расценила это, как плевок в лицо своей жене.

Да, слишком контрастными были снимки: на фоне Дороти с головкой ангела и глазами лани 45-летняя Джорджия со слишком рано увядшей кожей выглядела старой и уставшей. Пытаясь превозмочь душевную боль и отомстить Стиглицу показав, что она еще желанна и востребованна, О'Кифф "закручивает" стремительный,но не долгий роман с писателем Жаном Тьюмером, не находя в нем утешения доходит до нервного срыва и на 3 месяца оказывается в санатории на лечении. Оправившись от тяжелого потрясения Джорджия знала, как будет жить дальше. Ghost Ranch - Ранчо Призраков в Нью-Мексико. Здесь она купила домик, очень напоминающий жилище аскета, привезла краски и наконец почувствовала себя окончательно свободной от Стиглица. Она приезжала сюда каждое лето, оставаясь до глубокой осени, обедая с угрюмыми ковбоями и засыпая в спальном мешке на крыше своего дома под бездонным звездным небом. В большом черном "Форде" с убранными задними сиденьми, который она превратила в передвижную студию, Джорджия путешествовала по окресностям обширного ранчо, без устали рисуя пейзажи. Осенью с новыми картинами она возвращалась в Нью-Йорк. Стиглиц не забывал Джорджию, не смотря на то, что вместе они уже не жили. Он был бы и рад следовать за О'Киф по пустыням и долинам, но ипохондрик от природы, он не мог себе предстваить жизнь без телефона и электричества, да еще в придачу с "соседями" - дикими койотами и гремучими змеями.

Впрочем, здоровьем похвалиться он действительно не мог: первый сердечный приступ в конце 30-х подвел черту под его плодотврной работой фотохудожника. Он перестал снимать и по-настоящему заскучал по своей жене, Джорджии. Друзьям он откровенничал, что лучше быть женатым на О'Киф и видеть ее лишь 6 месяцев в году, чем на какой-то другой, но видеть ее весь год и, признавая ее гениальный талант, добавлял - главное, чтобы Джорджия писала свои картины. Весной 1946 года, после тяжелого инсульта, Стиглиц впал в кому. О'Кифф незамедлительно прилетела к нему в больницу, выгнала Дороти, которая находилась у его постели и навсегда запретила ей появляться в галерее мужа. После похорон Джорджия развеяла прах Альфреда Стиглица на берегу озера, рядом с их летней резиденцией. Позже она говорила, что их 30-летний брак по большей части связывала работа, хотя не отрицала, что любила его как человека. Но только самые близкие люди знали ее истинные чувства к Стиглицу и то, что вся их жизнь была крутым замесом боли, горечи, вдохновения и упоения друг другом. В 1945 году в возрасте 65 лет О'Кифф навсегда оставила Нью-Йорк, приобретя полуразрушенный дом неподалеку от ранчо Пирзраков. Восстановив дом, она обустроила его грубой деревянной мебелью, ковриками индейцев навахо и вязанными одеялами. Стены, пол и мебель украшали черепа животных.

Единственное, что напоминало о прежней цивилизованной жизни - ее коллекция шедевров классической музыки. Ее просторная студия с окнами от пола до потолка стала своеобразным "Храмом Света", из которого открывался потрясающий вид на окресности ранчо. Здесь же в ней проснулась новая страсть - к путешествиям. В возрасте 71 года она объездила Мексику, Перу, Испанию, Индию, Пакистан, Японию, Филиппины, побывала в поселениях древних майа на Юкатане... На недоумевающие вопросы, для чего ей это надо, О'Киф отвечала: "Я только хочу убедиться, что живу в правильном месте".

Она ушла оставив миру живых более 2000 своих потрясающих полотен. Индейцы, пророчащие бессмертие ее духа, оказались правы: светом и чистотой души Джорджии О'Кифф продолжают дышать ее картины...

Любое использование  данного материала допускается исключительно  со ссылкой на  сайт http://nonkoivilko.my1.ru   и  только с разрешения  автора